Ларе-и-т`аэ - Элеонора Раткевич

– И крысиного яда впридачу! – взорвался Лерметт. – Не заметил? А зря. Шутка ли сказать, мы шесть веков друг с другом не воевали – а все почему?

– Потому что со степью было немирье, – ответил Аккарф. Он уже пришел в себя вполне.

– А теперь мир, – выдохнул Лерметт. – Прежде мы себе позволить не могли не то, что воевать – просто поцапаться. Да еще десять лет назад о такой склоке в Совете и помыслить было нельзя! А теперь угроза от наших границ отнята… кто первым сообразит передвинуть старые рубежи?

– Ты, конечно, – с подозрительной поспешностью встрял Иргитер.

Лерметт нетерпеливо фыркнул.

– Даже если бы мне и пришла в голову такая небывалая дурость – Сулана мне не проглотить, поперек глотки встанет… так ведь не на мне с Сейгденом клином свет сошелся. Долго ли ждать, пока недавние союзники схватятся врукопашную? Первый, кто догадается напасть… а может, уже догадался, только время выжидает?

Дьявольщина… чей же это выдох прозвучал так прерывисто – или это просто померещилось?

– И долго ли ждать, пока степь услышит запах крови и протянет руку к легкой добыче? Да нам тот набег, что шесть веков назад случился, дружеской пирушкой покажется!

– Конь Истины прав, – молвил Аннехара. – Ударить в спину обескровленному войной Поречью будет слишком легко. Даже если меня не удавят за попытку сохранить верность договору, я не смогу удержать остальных аргинов. Я никого не смогу удержать.

– Неужели так трудно заглянуть на несколько лет вперед? – устало произнес Лерметт. – Это же яснее ясного.

– Хочешь сказать, что ты еще год назад об этом знал? – спокойно осведомился Эттрейг.

– Год? Я уже восемь лет, как это знаю, – зло выдохнул Лерметт. – С того дня, как впервые побывал в степи. С того дня, как впервые задумался о мире между нами. Когда понял, что у нас нет выхода. Пустыня слишком близко.

Он провел рукой по лицу снизу вверх, откинул упавшие на лоб волосы.

– Пришлось допустить другую угрозу, куда более близкую, – тихо произнес он. – Угрозу войны между всеми нами. Неужели вы до сих пор так и не поняли? Не за степь мы сейчас бьемся а за самих себя – насмерть.

Сейгден согласно наклонил голову. Аннехара, помедлив, последовал его примеру.

– Или союз Восьми станет союзом Девяти – и мы вместе со степью сразимся с пустыней… или мы позволим себе роскошь личных претензий – и тогда мы погибли. Кто друг друга дорезать не успеет, того степь на аркане уволочет – а потом пустыня возьмет всех.

– Не так уж и много ей достанется, – задумчиво промолвил Эвелль, глядя на Лерметта – неужто показалось? – с сочувствием.

– Сплошные развалины, – подхватил Лерметт. – Думаете, это мы только степь спасать собираемся? Нет уж. Это наш интерес, шкурный. И не в одной пустыне дело. Нам бы не от нее, от самих себя спастись.

Слова были сухими, как прошлогодняя трава, они шелестели – но в их невнятном шелесте так трудно расслышать голос близкой уже бури.

– Еще тогда, восемь лет назад, у меня не было выбора, – с испепеляющей искренностью произнес Лерметт. – Ни у кого не было. Это хуже даже, чем предопределенность. То, чего нельзя не сделать – а ведь отлично знаешь, чем все обернется. И снова, и опять, шаг за шагом… и опять выбор не за мной. Это… ну, вроде как лежит ночью на горной тропе путник весь в жару от гнилой горячки, обессиленный, и встать не может. Не примет зелья – помрет на месте, а примет и излечится – встанет и пойдет… вот только до пропасти ему один шаг остался, а в темноте не видать. Немирье со степью высасывало из нас силы – теперь мы избавились от этой горячки и может идти… вот только куда? Наши пути все ведут в пропасть, кроме одного… неужели мы не сумеем его выбрать?

Ответом ему было потрясенное молчание.

– Я закрываю нынешнее заседание совета, – устало произнес Лерметт. – На три дня. Для размышлений этого хватит.

Когда от двери донесся слабый, еле слышный стук, Аннехара понял, что успел не только задуматься, но и почти задремать. Он поднял голову, как бы отряхивая сонное марево, в котором зыблются полусуществующие мысли и совсем уже несуществующие звуки вроде давешнего стука в дверь.

Стук повторился. Аннехару это удивило. Гостей он нынешним вечером не ожидал. Никто из королей не захаживал к нему, прежде не спросясь, иначе как в обществе Лерметта – но Нерги сегодня занят. Кто другой после нынешней склоки в совете отложил бы все дела, однако Лерметт отдыхать расположен не был.

– У меня еще и собственное королевство есть, – ответил Нерги на вопрошающий взгляд Илмеррана, – и даже ради Иргитера я его забрасывать не намерен. Можешь быть спокоен – если я назначил заседание Казначейства на сегодня, оно состоится, и я там буду.

Веки его были обведены по краю жемчужнолиловой припухлой каймой крайней усталости, но глаза под ними смотрели твердо, и всякое противоречие своей воле, выраженной столь ясно, Лерметт явно полагал излишним. Илмерран резко поджал губы, но смолчал. Надо думать, дела Нерги предстояли и впрямь неотложные. Нет, неоткуда Лерметту нынче вечером взяться… а значит, здесь и вовсе быть некому. Разве что Сейгден решил наведаться по праву почти уже состоявшейся дружбы? Да нет, навряд ли – она бы скорей остановила суланца, нежели придала ему решимости. И не может Сейгден так стучать в дверь – ни он, ни Нерги… странный стук, неровный, прерывистый, словно биение сердца подростка, когда его томит неизведанное – не то безответная любовь, не то завтрашний поединок, первый в его жизни. Что ни говори, а гость за дверью стоит непривычный, и пришел он не шутки шутить: навряд ли кто сунулся бы к великому аргину без крайней надобности в отсутствие Лерметта.

Аннехара встал и сам распахнул дверь. Негоже встречать гостя окриком «войди!», не двинувшись с места, неучтиво. Пусть сидит тот, кто постарше, а у него покуда ноги не отнялись.

За дверью стоял, к великому удивлению Аннехары, Орвье – вот уж кого великий аргин не чаял там встретить! Орвье великого аргина явно робел – пусть не так сильно, как при первой встрече, но довольно, чтобы даже не помышлять о подобной дерзости: явиться незваным, самовольно… что он задумал? Почему он стоит с этим несвойственным ему выражением решимости на лице – решимости вопреки всему, вопреки даже простой учтивости, которой он привержен почти до смешного?

– Вечер добрый, – гостеприимно улыбнулся Аннехара.

Орвье не ответил ничего, только сглотнул молча и застенчиво боднул лбом воздух в знак того, что да, действительно – добрый. То ли он не знал, что сказать, то ли растерял заранее приготовленные слова от смущения. И на том спасибо, что на пороге топтаться, маясь избытком любезности, он все же не стал, а вошел в покои вслед за Аннехарой, и лишь тогда остолбенел, не понимая толком, что ему теперь делать – главным образом, с самим собой. Что ж, Аннехара мог его понять: в его покоях Орвье оказался впервые, и ничто из увиденного не могло показаться юноше привычным. Если не знаешь, на чем спят, на чем сидят, а по чему ногами ходят, остается только одно – стоять столбом в полном замешательстве и гадать, куда девать свои руки и ноги, ставшие вдруг невесть с чего несоразмерно длинными.